** всем получившим лейтенатское звание, посредством летних сборов, посвящается.. Сие творение повествует об армейских сборах, произошедшим в институте МАМИ, в памятном 1996 году..
.. О сборная пора- очей очарованье..
Чем еще заниматься в промозглые зимние вечера, как не вспоминать минувшее лето. Для кого-то лето- это пора отпусков и курортных романов; для нас же, студентов одного из московских ВУЗов, это лето было окрашено в цвет хаки, т.к. в августе нам светило ни что иное, как военные сборы. Все начиналось вполне прозаично: с неделю мы постигали “науку побеждать”, приходя, как стадо даунов, к половине девятого утра в институт, и часов этак семь сидели в аудиториях, занимаясь своими делами, и дошли даже до того, что были безумно рады, когда с нами изредка проводили занятия. Наконец нас собрали и сказали, что на следующий день мы уезжаем, т.ч. всем явиться утром с вещами. По утру, от метро, в сторону института, потянулись люди с рюкзаками, сумками и баулами, т.ч. когда нас построили перед главным корпусом , мы походили на дивизию мешочников. Построив нас, наши вояки, с час, общались друг с другом, делясь, по-видимому, впечатлениями от количества выпитого за ночь. А, судя по их радостно припухшим физиономиям, выпито было не только ни мало, но и очень даже много. Пообщавшись, как после долгой разлуки, они зачли, с выражением, кипу приказов Министра Обороны и распустили нас, сказав, что мы собираемся через час на Казанском вокзале. Все, облегченно вздохнув, ломанулись к станции, расположенной рядом с институтом, сметая на своем пути все, что имело в своем составе спирт, т.ч. я думаю, что палатки, находившиеся в округе, за эти полчаса сделали план за пятилетку.
В поезд мы погрузились без особых приключений, если не считать того, что на половине наших мест уже сидели какие-то люди, с которыми, количеством шмоток, мог соперничать только цыганский табор, т.ч. согнав их, мы очень даже не плохо расположились. По началу все были “напряжены”, т.к. за пьянки обещали ссаживать с поезда, и по сему, как только поезд тронулся, все развернули пакеты и, двигая челюстями, начали методично уничтожать запасы провизии, которыми были снабжены так, как будто им предстояло, по меньшей мере, ехать с миссией мира в голодное Поволжье. Все еще более напряглись, когда офицеры устроили показное аутодофе над нашим комрадом, узрев на столике пустую пивную банку, и, заставив его строчить объяснительную, которая звучала примерно так: “.. я решил выпить пива, т.к. испытывал непоборимую жажду.. ”.
Но этим все и закончилось, а затем понеслось: кто-то водку пьянствовал, кто-то пыхал , заперевшись в тамбуре. Вообще это был какой-то балаган, особенно когда, еле стоящие на ногах, бойцы сматывались из вагона-ресторана, от практически таких же господ-офицеров. Посреди ночи, разок, прошла, покачиваясь, группа офицеров с фонариками, похожая на поисковый отряд: по ходу дела, у офицеров кончилось “топливо” и они пошли сшибать его по составу. Но, как выяснилось чуть позже, здоровый сон- было самое оптимальное решение, т.к. нас, часа в три ночи, выгрузили на пересадочной станции и построили перед составом, под очумелые взгляды бодрствовавших пассажиров. Строй тоже был еще тот: смирно стояли первые пять рядов, за их же спинами, кто во что был горазд: кто-то полустоял, кто-то полулежал на сумках, кого-то поддерживали, т.к. он был подобен Пизанской башне. Так мы простояли с час, лицезрея наших доблестных офицеров, которым, видимо, эта ночь, также, далась с трудом, т.к. некоторых, по-видимому, от “усталости” дико штормило (как нам сказали позже, у второй группы, самых нетранспонтабельных офицеров попросту выгружали на руках- вот это, наверное, было шоу). Побродив строем, как тень какой-нибудь дивизии, по зданию вокзала, наши офицеры нашли укромный уголок посреди перрона и мы, свалив наши вещи в кучу, оставили самых тормозных, а также тех кто был не в состоянии идти, на вахте, и отправились в город на поиски приключений. У привокзальной палатки, открытой по случаю нашего приезда, сразу же выстроилась очередь, сравнимая разве только с толпой в Мавзолей середины восьмидесятых, и мы, поняв, что ловить здесь нечего, отправились небольшой компанией в город,оказавшийся, на поверку, большой деревней, населенной, по ходу дела, панками, т.к. посреди этой обычной деревни, возвышалось, просто немеренное, да к тому же и мертвое “чертово колесо”. Мы, подумав, решили, что оно осталось от предыдущей, мощной цивилизации. Единственные люди, встреченные нами на улице, были наши же студенты, т.ч. было ощущение, что из института никуда и не уезжал. Попив пивка на алее каких-то героев-первопроходцев, мы потянулись обратно. Перрон был похож на Куликово поле, в изображении Лермонтова, т.к. в кучу были смешаны не только кони и люди, а также еще и вещи, фрукты и много еще чего. После двух- трех плановых построений, нас загнали в электричку и повезли на службу.
Вообще к вопросу о построениях: за время этих сборов мы пришли к выводу, что офицеры, в общем, и наши преподы, в частности, испытывают при построении глубокий, ни с чем ни сравнимый, оргазм и посему стараются построить всех и вся по малейшему поводу.
Но вернемся к нашей одиссее: многие, решив, что они недобрали в поезде, пили в электричке, и поэтому наиболее нестойких, а быть может и наооборот; так вот таких марафонцев, попросту выносили из поезда, и при построении, в привокзальном скверике, мы были похожи на молодогвардейцев: плечом к плечу, поддерживая падающих товарищей. На тех кого не подхватила дружеская рука, коршунами спланировали офицеры и, положив их штабелем в тенечке, отдали на растерзание “суровым людям в сером”. Нас же загрузили в машины и, под улыбки аборегенов, собравшихся, не взирая на ранний час, как на ежегодное цирковое представление, повезли в часть. Там мы были гнусно обстебаны, т.к. нас, уставших и голодных, заставили пройти строем, в сопровождении оркестра , под какой-то бравурный марш, прямиком в часть. При этом мы, с приятелем, шли, зажав между собой абсолютно, и в добавок к этому- мертвецки, пьяного собрата по несчастию, который мог только пузырить слюни и по-детски улыбаться. Построив нас на плацу, нам прочли торжественную речь и дали инструктаж о ценности палаток и обмундирования- причем, судя по ценам, этими палатками и прочим скарбом, наша часть прибарахлилась на аукционе в Сотби. После этого нас обшмонали на предмет водки и ножей, и начали возить в место расположения, причем на одном грузовике,- а нас, как ни как, было 250 человек. Тут откуда ни возьмись, появился этакий хитропопый майор и рассказал нам, что те кому ждать в лом, могут дойти пешком, т.к. идти меньше километра. В итоге его “меньше километра” обернулось чуть больше пяти, причем с вещами и по пеклу, т.ч. по приходу в лагерь рухнули уже все. Вот ведь хохма: вся дорога к лагерю была огорожена, наполовину вкоппанными, покрышками, и ребята из следующей партии, тоже человек 200, по пути в лагерь (их не шмонали в части, а должны были в лагере), спрятали в них водку, и потом пол лагеря перлось на то, как они с сомнамбулическим видом ходили по дороге, проверяя каждое колесо.
Поселили нас в холщевых палатках на 5-6 человек, а поскольку селили по 9- 10 человек, то спали мы в дикой духоте, высунув голову под полог. На следующий день одного нашего бойца увезли с флюсом, который на следующий день оказался свинкой. И нас, человек сорок, посадили на карантин, причем человек десять из них, и я в том числе, уже болели ей, но кто же откажется от такой халявы. Преподы с нами не занимались, жили мы отдельно от всех, даже посуда у нас была отдельная, и что самое главное- нас не гоняли в часть на кормежку (а после такого пятикилометрового моциона до и после обеда, мы приходили обратно с такими же урчащими животами, с какими и уходили). Целые дни мы спали, да загорали на солнце, благо уж его было вдосталь. Но через пару дней самые упертые из нашего взвода, что интересно практически все переболевшие, решили. что хватит филонить, и выклянчили у офицеров сомнительную привелегию- заниматься. Так что после этого на нас не только косились, как на чумных, так еще, после этого, таращились, как на шизоидов. Но тлетворное влияние карантина уже успело распространиться в наших головах, и мы начали косить: кто под болезнь, кто под наряд, а кто просто на все забивал и никуда не ходил. Наш наряд- это была сказка: три раза в день вымыть с десяток тарелок и чайников, да протереть пару столов, и все… Нас с приятелем такой вот двухнедельный наряд развратил так, что после него мы, оставшиеся две недели, вылезали из палаток как крутые- к концу завтрака, часам к девяти, вместо того, чтобы вставать без чего-то шесть, строиться, да бегать по дикому дубняку. Погода там вообще была удивительная: насколько ты испарялся под солнцем днем, настолько ты задубевал ночью, т.ч. ближе к ночи мы походили на стойбище индейцев: все ходили закутавшись в импровизированные пончо из одеял. Из удобств были только сортир, да душ, но это были такие удобства, что глядя на них, начинал просто рыдать. Сортир был простой, солдатский, из бетонных плит; зато душ был полетом кулибинской мысли: вода была привозная, и по ходу дела ключевая, так она еще и заливалась в бочку металлического цвета, т.ч. в течении дня вода даже и не думала нагреваться, а даже вроде как и остывала. А поскольку душ находился на склоне, то голые телеса, омываемые этим топленым льдом, еще и обдувались бодрящим прохладным ветерком, т.ч. помывка сопровождалось такими стонами, что на память невольно приходили все, просмотренные когда-либо, порнофильмы. Какие-то кадры привезли с собой, попрошу заметить, аудиокассету с какой-то порнухой, так их палатка стала прямо-таки местом паломничества, т.к. всем хотелось прикоснуться к прекрасному. Пару раз нас вывозили на стрельбища и мы как ворошиловские стрелки, с лицами Рембо, палили мимо мишений, а потом весь лагерь напоминал приют для глухих, поскольку все говорили очень громко, ничего не слыша, т.к. от пальбы уши закладывало надолго и капитально. Присяга прошла быстро и радостно, да я еще поверг в легкое недоумение офицера, ответив на его “Поздравляю с принятием присяги”, вместо “Служу тому-то”, более подходящее по смыслу ”Большое спасибо”. Вечером мы радостно потрескали сгущенку, которую нам дали по банке на палатку, чтобы присяга ассоциировалась у нас с чем-то тягуче сладким.
Сразу же после присяги начался повальный отвал людей с деньгами и связями: выглядело это достаточно весело- люди с, плохо скрытым, радостным выражением на лице приносили теллеграмы о том, что их любимые дяди, тети, мамы, папы, а также все мыслимые родственники до пятого колена, находятся при смерти, или в лучшем случае в больнице, т.ч. складывалось впечатление, что пока мы тут отбываем воинскую повинность, страна попросту вымирает.
Было немного грустно оттого, что половина друзей уехала, зато в палатках стало вольготней, да и жизнь тоже, т.ч. мы били баклуши целый день напролет, устроив в ложбине за палаткой, нудистский игорный дом. Народ дичал и борзел. На построение выходило два-три кандидата от палатки, т.ч. построение представляло жалкое зрелище, зато вид, проходящих где-то в километре, девушек, вызывал в лагере необычайное оживление и разговоры на целый день. Единственный в лагере “Спид-инфо” зачитали до таких дыр, что он скорее походил на древний, египетский папирус, и я не удивлюсь если его переписывали от руки. Соседней палатке местная шантрапа подкатила мешок беспонтовой травы, т.ч несчастные студенты только торт из нее не пекли. Самое веселое было, когда они варили из нее молоко, в котелках, с помощью пары кипятильников, держа вахту у розеток часов семь- восемь(к тому же пробки постоянно вышибало). А потом идеолога этого действия так проперло, что он, решив что вечернее построение проводится исключельно ради того чтобы выцепить его из наркотической нирваны; смотался из лагеря и залег в ближайшем бурьяне. Когда же мы ближе к ночи, видя, что пропал наш соплеменник, втихоря пошли его искать, он решил что ищут его для того чтобы прямиком забрить в армию, и стал ползать от нас по кустам, которых вокруг было предостаточно..т.ч. в палатку он вернулся только под утро, грязный и одуревший от ночной погони.
И вот наконец последний день нашей ссылки. Вечером, предыдущего дня, мы устроили банкет, скинувшись двумя палатками консервами и овощами. Благо последнего, да и фруктов тоже, было немеренно, правда раза в два дороже, чем в городе, но все же дешевле чем в Москве. Попив чаю со сгущенкой, мы до часа шатались по лагерю, слушая то тут, то там песнопения: где-то лучше, где-то хуже, но всюду неплохо. В последний день мы, с нетерпением, сдавали обмундирование и белье, находясь мыслями уже в пути домой. С деньгами, обещанными нам вместо сухого пайка, нас как водится прокинули: хозяйственник ведь тоже человек, ему тоже кушать хочется; но это не омрачило нашего настроения, т.к. все готоввы были даже доплатить ему, лишь бы срулить поскорее. Наконец нас погрузили в грузовики, и, под завистливые взгляды второй, остающейся партии, повезли на вокзал. На вокзале мы чувствовали себя этакими Тарзанами в Нью-Йорке: замкнутое пространство, любопытный наро, запахи и шум, от которых мы уже успели отвыкнуть. С песнями и плясками, мы доехали до перевалочной станции и ломанулись все разом в город- скупать водовку и еду, т.к. того и другого хотелось неимоверно. С молчаливого благославления офицеров, мы, купив пива, помчались на Дон- купаться, т.к. в запасе у нас было три часа. Вот уж где раздолье: и тебе и солнце, и великолепная вода, и даже песчанный пляж. Ребята тут же потопали знакомиться с девчонками, но их заросший вид не произвел должного впечатления и они успокоились до Москвы. Обратный путь прошел под песни, пьянки и веселье. Иногда по вагонам, покачиваясь и улыбаясь, проходил дежурный офицер, которого колбасило не меньше нашего, но он относился к нам скорее за-панибрата, шибая у народа пиво. Только под конец все было несколько омрачнено небольшим скандалом, который чуть не перерос в большой, со всеми удовольствиями, типа поножовщины стенка на стенку. Просто некоторые дебиловатые дуболомы, ”обармившись” и поддав, не могли себя толком держать в руках, и выяснение отношений из закутка перенслось в тамбур и корридор, когда человек 50 галели, махали руками и пытались выяснить “чо этот баран там сказал?”, но, прибежавшая, испуганная проводница, вразумила нас призраком сотрудников милиции, спешащих в этот вагон.
По приезду в Москву все отъедались, поражали знакомых африканским загаром, да покупали экзамены по войне. Но эти веселые деньки, пускай порой и не совсем радостные, запомнятся надолго той самой пресловутой мужской дружбой и взаимопониманием.